Шумит тишина

Крупинки писателя Владимира Крупина.

Как жить в атмосфере шумной Москвы? Это же непрерывный шум. Шум круглосуточный. Машины, механизмы, стройки, копания и закапывания, ломание асфальта и его новое заливание, укатывание, утрамбовка, замена асфальта плиткой и снова асфальт, снос домов, возведение новых, строительство развязок путей для машин на перекрестках… И всё это шум и шум. Какие там зоны тишины, кто их видел?

Просыпаюсь среди ночи - всё равно шум. По Тверской - сирены машин полиции, скорой помощи, службы ноль один, ноль три. Где-то пожар, кому-то плохо, кого-то или чего-то ограбили, какой-то начальник стремится непонятно куда, перед ним несутся гаишники, опять же сиренами и вспышками резкого света прокладывая дорогу. Как сердиться? Может, он спасать Россию летит?

Уже и в моем Никольском покоя нет. Рождение новых жилых кварталов свершается под уханье молотов, забивающих сваи, ревут экскаваторы, роющие ямы для фундаментов нулевого цикла, траншеи для труб канализации, для проводов коммуникаций, потом многонедельный рев бетоновозов, тягачей с арматурой, цементом, готовыми фрагментами стен, завывание подъемных кранов… Готов дом, заселился, тут же сотни машин, гаражи, стоянки, остановки для новых маршрутов маршруток, автобусов, магазины, к которым ночью привозят товары и которые выгружают крикливые мигранты…

Нет, невозможно!

И вот - счастье: я в милой Вятке. И в моем тихом доме. Тихом? Да, когда-то в нем спали, как у Христа за пазухой. А сейчас всё тот же московский сквозняк шума.

Ушел, сбежал в тишину Троицкой обители. Нет, и тут достает шум тяжелых машин. И не просто привычный машинный шум. А еще и ранящий тем, что это движутся трейлеры, большегрузные машины, которые увозят мои вятские сосны и ели, и березы, не давая им даже дорасти до созревания. Милые мои, для кого вы росли-вырастали?

Печаль, печаль. Убежал, уехал в Такашур, к батюшке Александру. Сретенский храм вятской земли, после Такашура нет дорог.

Да, тишина. Да, тут тихо. Иду заросшей дорогой. И… что это? Почему по-прежнему шум? Остановился, прислушиваюсь. Нет же тут близко никаких дорог, никаких механизмов, почему шум?

Может, ветер, деревья шумят. Да, это был бы желанный шум. Но нет, ни ветра, ни ветерка, замерли деревья, кусты и травы. Так что же мне шумит, как перед грозою. Прямо как в Слове о полку Игореве («Что мне шумит, Что мне звенит Так задолго рано перед зарею?»).

И стою среди заросшего поля и слушаю. Понимаю - это шумит тишина. Дождалась и она внимания к себе. Стою и слушаю. И скоро, такое ощущение, лягу на землю, прижмусь к ней и буду слушать. Ведь и земля не молчит. Перед Куликовской битвой слушал землю князь Димитрий Московский.

Так и живем среди шума, и редко-редко среди шумной тишины.

В АРМИИ, в каждое увольнение, жадно изучал Москву, узнавал, любил, принимал на веру все ее проспекты, улицы и переулки. Старался ходить пешком. Даже так: ехал на метро и поднимался наверх на каждой станции и шел пешком до следующей. И музеи, особенно Изобразительных искусств и Третьяковка. Много раз бродил по их залам. Легко было: солдаты везде шли без билетов. И в городском транспорте проезд безплатно. Да и потом, в студентах, доступно. Детям пять копеек, студентам, по-моему, десять. Нет, тоже пять. Если ошибаюсь, поправьте.

Любил Москву.

После армии институт. В студентах мы сопровождали группы детей, приезжавших из всех республик и краев СССР. Даже этим сколько-то зарабатывая.

Но именно в Москве был случай, который меня ужаснул. Всегда сейчас, проходя по Звонарскому переулку, обязательно вспоминаю, как тут, у храма святого Николая в Звонарях, я впервые в жизни увидел человеческий череп. Не муляж - настоящий череп когда-то жившего человека.

Да, шел и увидел: раскопки, траншея. В ней шевелятся и копают и выбрасывают на поверхность глину и песок землекопы. Иду, и именно мне под ноги выкинули настоящий человеческий череп. Я ужаснулся. Не знаю, что было со мною, но потрясение доселе вспоминаю. Я остановился, не понимая, как идти дальше. Рабочий увидел мое смятение и успокоил: «Да тут же везде кости, это же кладбище, да Москва вообще на костях стоит. Пацаны утаскивают, в футбол играют».

Потом и еще бывали встречи с московскими захоронениями. Возил на кладбище в бумажных мешках, там закапывал черепа и кости - из Камергерского и Георгиевского переулков, там всё время копали и копали, и нарушали вечный покой усопших.

«Покойся, милый прах, до радостного утра».

ВЫСТУПАЮ ПЕРЕД школьниками. О чем я могу говорить? Только о России, о любви к ней, что именно любовь спасет ее. Говорю и о смерти, называя ее не смертью, а завершением земного срока, переходом в жизнь вечную.

«Все мы, тут сидящие, не вечно будем на земле. Да. Но будем обязаны отчитаться за то, что делали, когда жили на земле. Тогда и узнаем, чего заслужили. И всё это наступит быстрее, чем кажется. Я вчера был младенцем, моложе вас, а сегодня старый и седой». Верят не очень-то, но слушают. «Всех нас Господь сотворил. Жить надо ради Господа. Кто к этому пока не пришел, пусть начинает хотя бы с того, что надо жить ради высокой идеи. Без высшей цели жизнь приземлена, примитивна. Это понятно?» - Вижу - не всем. «Вы готовы жертвовать собой ради Родины, ради России? - Делаю паузу. - Всё равно же в вас что-то при этих моих словах шевельнулось. А если спрошу: вы готовы жертвовать собой ради рыночной экономики?» - тут заулыбались. Смешно стало. Но это как раз хорошая реакция.

И всё-таки дела наши плохи. Пока не овладела людьми идея, которая сплачивает, мы потихоньку мельчаем. А тем временем отовсюду квакают заманчивые для молодежи слова: карьерный рост, достойная зарплата, престижная специальность.

…Вы скажите молодежи, что жизнь мгновенна, что любой человек не избежит смерти, что надо успеть сделать что-то для Бога и Отечества. И вот этому - ощущению временности пребывания на земле - никто, кроме Церкви, не учит. Ну вот, сколько таких сейчас: всего достиг, «богат и знатен», а всё равно умирать. А далее по тексту: наследники передрались, грязное белье трясут… вот и вся лайф-стори о престижности.

СТРАХ И ЛЮБОВЬ. Страх наказания удерживает от проступков, от греха. То есть страх - дело хорошее, бывает. Плохо, что страх-то удерживает, а желание греха всё равно внутри живет. Очень точно об этом в молитве: «яко семя тли во мне есть». А любовь, любовь спасает во всех смыслах. Не хочется огорчать любимую учительницу - выучу урок. Люблю маму, не буду ее огорчать, обещал не курить.

Люблю Бога, от того мне и радостно не грешить. А согрешил - не стыдно каяться: простит. Хотя вот это стыдно - надежда на прощение: ведь согрешил же.

ОТЕЦ, ВЕРНУВШИЙСЯ из Сибири, из Томска, мог бы работать в леспромхозе, ведь лесной техникум по тем временам был важной путевкой в жизнь. В леспромхозе и зарплаты больше и техника новее. «Но, - говорил отец, и я его ответом восхищаюсь, - рубить лес у меня не стерпела душа». И он всю жизнь работал в лесхозе. Разница огромная: лесхозы сажали, выращивали, охраняли леса, а леспромхозы оставляли от этих лесов одни пеньки.

Да, нагляделся я, как убивают лес. Конечно, вполне объяснимо, что лес спиливают, он нужен для строек, топлива, он для того и посажен. Это как пшеница, рожь, овес, просо, гречка - созрели, надо убирать. Но слышать этот вой бензопилы, а до этого, я еще застал, и визги электропилы, слышать и ждать, что вот сейчас повалится этот шатер красавицы ели или высоченная золотистая сосна, это было мне всегда не по себе. Вот дерево стоит, вот дрогнуло, вот стало крениться, вот затрещало и повалилось, убитое. Разодралось пространство неба, опустело оно без зелени хвойных ветвей, и сострадательно вздрогнула земля.

ТАК СПАСАЛА или морочила литература Россию? И так, и так. Смотря какая литература. Православная в основе или зараженная грехом? И в какую сторону был перевес, в такую и клонилась жизнь в России. Вторые были всегда энергичнее. И богаче. Тот же «Колокол», та же «Искра». Колокол будил, искра поджигала. А производить их было дорого: бумага, печатание, доставка в Россию, провоз через границу. Со всем управлялись, лишь бы России навредить. На это денег не жалели. И ныне литература развратная, пусто-развлекательная хорошо оплачивается и широко издается. На нее деньги находятся.

Демократические перья всегда были понахрапистей, понагловатей, самоуверенней: за ними Европа. А в Европе и извозчики говорят по-французски, а в Европе всё быстро забывают, кроме одного: за что же это Россия такая богатая и как бы нам ее еще поморочить.

И отбили от чтения литературы православной. Забыли великую литературу, былины, песни, сказания, предания о предках, легенды о героях, забыли, особенно, Жития святых. Слава Богу, не до конца забыли. Малое стадо рабов Божьих это сохранило. А большое стадо борзописцев доселе не уменьшилось. Только что зашел в книжный магазин на Тверской, ну! Завал сенсаций: сплетни, биографии кого угодно, только не героев Отечества. Хожу среди толстых и тонких изданий, думаю: так я в России или где? Такое нашествие обволакивающей пустоты, даже дурнота к голове подступила.

ЗРИТЕЛЬНЫЙ ОБРАЗ действует всего быстрее. И звука и прочтения. Но прочитанное действует, хотя и медленнее, но прочнее. И держится в уме, а главное, в душе дольше.

То, что Ленин ухватился за кино, тогда еще совсем молодое, понятно. «Из всех искусств для нас (большевиков, конечно - В.К.) важнейшим является кино». Это киношники цитировали без передышки, пузырясь от самомнения. Тогда как кино вторично. А было нужно для развлечения, как говорили, трудящихся масс. Для выработки стандартов мышления, отношения к жизни, даже для внешнего единообразия в одежде, прическах. Киношные хохмочки повторялись. Помогали в общении. Создавалась полная иллюзия дружного общества, даже доходило до идеологических уверений, что создается, уже и создана новая общественная формация советский народ.

И всё это давало в основном кино. Хотя оно без словесной основы никуда бы не двинулось. Но и тут у большевиков не было проблем: писателей, готовых к услугам, было пруд пруди. «Чего изволите?» И напишут, чего прикажут.

С такой интеллигенцией чего церемониться?

Кино отталкивало книгу, ему хватало сценария.

А кинозрители считали себя культурными. Они же в кино разбираются. Да и я многое, особенно неореализм Италии, не отвергаю. И всё равно: посмотрел, понравилось, а мог бы не смотреть? Вполне. Хотя, например, Пьетро Джерми или Акира Куросава говорят в фильмах о своих странах больше иных научных описаний.

Всё так. Но всё же читатели мне дороже зрителей.

Владимир Крупин.